II
Тем временем в Транквиллионе не происходило ничего особенного. Эльфы всё также прогуливались по заставленным укреплениями улицам, то и дело ловя себя на мысли, что это может быть их последняя прогулка. У городских стен было шумно, пахло табаком, везде горели факелы, стражники прогуливались с керосиновыми лампами в руках. Повсюду разносились отрывки из разных разговоров; говорили обо всём: о погоде, о скачках равазавров близ Оргриммара, о новых растениях, вывезенных чудом с Нордскола. По тону голосов можно было понять, что в городе помимо эльфов крови присутствует множество других народов. Недалеко от таверны, раздался прерывистый смех, чем-то напоминающий эхо в ущелье, — по разные стороны от костра сидели человек и огромный бык с огромными рогами. Последнее существо было такое большое, что заслоняло свет, исходивший из окошек таверны.
— О, Берни, и это последние гоблинские технологии? – бык, посмеиваясь, указал на керосиновую лампу, которую Берни только что опустил на землю. – Насыпь-ка мне ещё табачку.
— О, нет. Керосин был открыт ещё до Первой войны, я не помню сейчас точно. Ходили слухи, что гоблины когда-то попытались поднять в воздух свои дирижабли именно с помощью керосина, но… — человек сделал глоток из огромной кружки с пивом, — но дирижабль разлетелся к чертям собачим при первом же взлёте, потому гоблины забыли об его использовании на долгие годы. Только сейчас они придумали эту, — он замялся, указывая кивком головы на стеклянный купол лампы – эту оболочку, которая позволяет сжигать керосин внутри лампы.
— Удивительные существа, эти гоблины. Жадные, но в то же время идущие абсолютно на всё, лишь слыша звон золотых монеток у кого-нибудь в сумке.
— Жадность, увы, не даёт гарантий, что гоблин останется верен тебе даже за тысячу золотых. Ты, Тур, веришь в преданность гоблинов? – усмехнулся Берни.
— Я верю в то, что все имеют право на ошибку. Не могут же все гоблины быть…
Их разговор прервали крики, раздавшиеся неподалёку. Стражники эльфов крови трубили тревогу. «Лузран привёл Очи!», — доносилось от стены неподалёку.
Тур фыркнул и похлопал ушами. Создавалось впечатление, что его вовсе не волнует происходящее вокруг него. Он то и дело отмахивался от надоедливой мошкары, которая кружила вокруг него весь день, а теперь, просто не отставала ни на секунду.
— Сегодня опять разобьют хотя бы один отражатель. Не могут не разбить, — пробубнил он. – Не припомню дня, чтобы не разбили.
Он прихлопнул мошку, которая села ему на нос. Берни приподнялся со своего места и взял в руки длинный свёрток, который лежал на земле. Он вынул из него меч и сказал:
— Я пойду помогу. Я как вспоминаю битвы у Красногорья, так сразу душа в пятки уходит – не могу сидеть спокойно и болтать.
Бык кивнул и ушёл полностью в свои мысли. Теперь, когда он остался один, его можно было хорошо рассмотреть. Его размеры были огромны — Берни, будучи обычным человеком, доставал Туру едва лишь до плеча. Весь покрытый плотной коричневой шерстью, он поначалу внушал ощущение чего-то неприятного, но потом, взглянув в его глаза, можно было понять, что эти существа не так опасны, как могло это показаться. Именно глаза выделяли этот вид быков, лучше называть их именем их народа — тауренами, эти глаза напоминали чем-то человеческие, но были более круглые, более водянистые. Они могли отражать в себе эмоции, могли орошаться слезами, могли уставать от увиденного – глаза придавали тауренам разумность, они отличали их от всех других народов, населяющих этот мир — Азерот. Его грива безобразно болталась сзади, спускаясь по спине до хвоста, всё, что мешало и заслоняло лицо, Тур заплёл в косы. С подбородка, а такой образовался у тауренов в результате длительного выделения вида из природы, также свисала коса, чем-то напоминающая бороду у людей. Из больших влажных ноздрей торчало мощное кольцо, на котором от света костра танцевали огоньки. Наверное, нельзя было не заметить огромных рогов, которыми Тур то и дело цеплялся везде, находясь в тесном по его представлениям Транквиллионе, они, словно две большие пальмы из песка, расходились в разные стороны, оканчиваясь кожаными наконечниками, которые сделал сам Тур. Таурен тихо, сопя, покуривал свою длинную табачную трубочку и то и дело фыркал, когда очередная стая надоедливых мошек норовила залезть ему в ноздри или уши.
— Длинноухие, видимо, справятся сегодня и без меня, — усмехнулся Берни, возвращаясь к костру. – Не могу понять, почему Вандрил медлит. Тут уже такое сборище, что вполне можно было бы продвинуться на парочку километров к Смертхольму.
— Не думаю, Берни, что всё так легко, как ты говоришь. Вандрил – славный малый, хоть и молодой. Конечно, коленки у него трясутся, опыта маловато в делах отколачивания нежетинки, но он богат на идеи. Не думаю, что мы с тобой бы сидели здесь и покуривали табачок, если бы не он, со своей идеей с кислотным рвом.
— Это ты прав, конечно…
На некоторое время около костра установилась тишина, были слышны чьи-то крики вдалеке, удары тренировочных мечей друг о друга, но слышнее всех трещал огонёк, выщёлкивая свою историю длиною в жизнь. Тур уставился в самое пламя и о чём-то упорно думал. Иногда он так сильно хлопал ушами, что казалось, что там вдалеке что-то бьют кожаной плёткой.
— Земля здесь молчаливая, однако. — сказал таурен, выдыхая колечко дыма – Не припомню такой тихой земли.
— О чём ты? Ты что и с землёй разговариваешь? – с усмешкой спросил Берни.
— Увы, мой друг, вы — люди – не привыкли видеть дальше своего носа. Это да… Для вас весь мир заканчивается на ближайших людях, а того хуже и на слове «я». Вы не замечаете, что мир вокруг вас тоже находится в движении. Всё имеет свою душу, и Мать-Земля в том числе. Всё наполнено духами, и если прислушаться – можно их услышать. Но для этого, увы, нужно научиться не только брать, но и давать, дарить, чего, современным видам несвойственно. Это да…
Берни немного покраснел. После слов таурена ему стало стыдно за самого себя, и на мгновение говорение с землёй уже не казалось ему таким пустяком. Но он собрался и снова со свойственным всем людям равнодушием ответил:
— Нет, Тур, это не самое важное в жизни. Чокнуться и поговорить с землёй я успею, когда моё тело понесут к могиле. Уж после смерти я успею с землёй наговориться вдоволь.
Видимо, человек ждал, что таурен что-то сейчас ответит ему, но тот молчал, как-то особенно печально наклонив голову. Постоянно фыркая и тем самым отпугивая тучки насекомых, уже порядком надоевших ему, таурен встал и прошёлся до ближайшего барака. Он взял в свои лапы какую-то очень длинную палку с закреплёнными тремя кольцами на конце, обёрнутыми в длинные ленты разных цветов.
— Как насчёт «Подстреленного кабана»?
— Отлично, а то у меня уже эль заканчивается. Я или умру от жажды, или помру от голода.
Наши герои направились от стен ближе к центру городка. Теперь можно было ясно различить цоканье копыт, производимое Туром.
комментарии (0)
добавить комментарий